| << Назад | На страницу экспедиции | Вперед >> |
30 ноября. Глобальное потепление
Утром Мечука тонет в тумане
Здание правительства в Мечуке
Утренний туман на выезде из Мечуки
Дорога из Мечуки в Алонг
Бабушка мемба с трубкой. Пряталась от фотоаппарата до последнего
Придорожное кафе с черепом метуна на фасаде
«Резкие черные существа» отдыхают
Из утреннего тумана появился гид с автобусной остановки и посадил нас на рейсовый джип Тата Сумо до Алонга. Кроме нас в джипе ехало еще шесть пассажиров. Бабушка, сказавшаяся больной, попросилась на лучшее место — во втором ряду у окна. Всю дорогу она курила длинную трубку и пускала дым в открытое окно. Махмуд так и эдак прилаживался, чтобы сфотографировать бабушку с трубкой, а та отворачивалась и прятала лицо от камеры. Стоило Махмуду убрать камеру, как бабушка расплылась в улыбке и протянула ему мятую пачку бетеля. Простодушный Махмуд поблагодарил бабушку и высыпал бетель в рот, да вспомнил, что в традиции мемба угощать гостей ядами. Он открыл свое окно и стал сосредоточенно отплевывать бабушкино угощенье. Старая карга беззвучно смеялась, попыхивая трубкой.
Если дорога вдоль Субансири наматывала огромные петли, то у дороги вдоль Сийома сами петли состоят из петель, как спираль у лампочки. GPS показывает, что средняя скорость нашего джипа 23 километра в час, при это по прямой за час мы проезжаем не больше восьми километров. Время от времени в глубоком ущелье видны участки Сийома. Хиленькая струйка неуверенно пробирается через нагромождение четырех-пятиметровых глыб. Вот и подтверждение нашей догадки о странно мощной воде Субансири. Сийом сейчас — это Субансири без воды. А Субансири — это Сийом, где уровень воды выше глыб в русле. Разница в расходе воды двух соседних рек, думается, объясняется тем, что Субансири берет начало в Тибете, где круглый год есть вода, а Сийом — в Аруначале, и в сухой сезон он почти пересохший. Нескончаемые петли дороги вместе с пивом «Крестный отец» создают ощущение, словно кружишься на карусели — приятное и расслабляющее. Так недолго и до Алонга доехать. Только нам в Алонг не надо. Нам надо выйти у начала тропы в Миггинг. А где оно — начало? Ни советские карты, ни попутчики в джипе не дают ответа.
Выходим наудачу, руководствуясь пивной интуицией. По тропе, идущей примерно в нужном направлении, я ухожу в разведку. Тропа идет мимо плаката, осуждающего уничтожение леса, мимо хижин туземцев, и кончается на огромной плеши посреди джунглей. Я долго брожу среди пней и пепелищ — ищу продолжение тропы. Ни намека. Тропу натоптали местные жители, когда сводили лес. Возвращаюсь к ребятам. Они уже наладили контакты с местными. Здесь живет народ бори, они христиане-католики. И тропа в Миггинг действительно начинается здесь, только немного в стороне. Один бойкий парнишка вызывается проводить нас до моста через Сийом. Тропа идет круто вниз, перепад высоты до моста 250 метров. Но тропа совсем не такая, как в землях тагинов. Тагинская тропа бескомпромиссна, она бы шла по линии падения воды, невзирая на уклон, скалы и заросли. Тропа бори разумнее, она льется аккуратным серпантином, и идти по ней можно без помощи рук. До моста Юра насчитал тринадцать поворотов тропы. Мост длинный, наклонный, и, как в лучших традициях Аруначала, с кучей низких бамбуковых арок, сквозь которые с рюкзаком не вдруг пролезешь. Мост гуляет волной, шатается из стороны в сторону и вообще напоминает кишечник, содрогаемый перистальтическими сокращениями. Дальше аналогию лучше не продолжать. Метрах в трехстах от моста виднелся песчаный пляжик-баунти, но за попытку добраться до него в сумерках сквозь джунгли мы сразу же поплатились разодранными руками и штанами.
Плюнули, спустились под мост, а там нас ждал огромный плоский камень — уютный и еще теплый после дня. Холодные ночи Мечуки подернулись дымкой и уже казались мрачной сказкой, которую бабушка-бори рассказывает на ночь непослушному внуку. Под теплым светом звезд мы с Махмудом искупались в Сийоме, вылезли и долго, не вытираясь, стояли, босые и счастливые, на нагретой солнцем скале.
Мост через Сийом
Стоянка на берегу. После Мечуки — курорт — тепло
1 декабря. Отравленная стрела
Утренний туман на берегах Сийома
Мост через Сийом в тумане
Мост через Сийом в тумане. Вид снизу. Почти японские мотивы
Первые бори
Сийом в тумане и утреннем солнце
Почти проснулись
Никакого фотошопа
Деревня Поюм
Деревня Поюм. Иностранцев тут никогда не видели
Ждем, когда к нам осмелятся подойти
Талинг — местный школьный учитель
Крыши Поюма
Шкура леопарда
Вид из Поюма на долину
Прозвенел будильник. Уже почти рассвело, а вставать никому не хотелось. Надо было совершить поступок, продемонстрировать командирскую активность. Я высунул одну руку из спальника и потянул на себя молнию палатки. То, что открылось за тряпичной дверью, было лучше любого кукольного театра! Волшебное покрывало тумана приоткрывало то силуэты невиданных деревьев, то миражи далеких гор-исполинов, то изящную каллиграфию подвесного моста над нашей головой. В такое утро на одном дыхании можно наснимать целую фотовыставку. И самое поразительное все равно уловить не удастся — так уж устроен мир.
Сегодня мы ходим дойти до деревни Гашенг, километров 10 по прямой. Тропа расхоженная, то и дело встречаются люди с корзинами или курями под мышкой. Приходим к развилке и, руководствуясь картой, выбираем правую дорогу. Левая дорога идет наверх, в деревню Пайюм. Пайюм и Гашенг — две из одиннадцати деревень немногочисленного народа бори. Через час нам попадается дед, хороший, но веселый. Ему очень смешно, что мы идем в Гашенг этой дорогой. Дорога-то в Гашенг идет через Пайюм, это ж ежу понятно! Очень неприятно возвращаться по обратной траектории. Постараемся больше так не делать. Здесь логика троп не всегда очевидна, и возвратов можно избежать только опросом местных жителей. А в дальнюю дорогу нужно брать проводника.
В Пайюм входим в 13-30. Очень симпатичная деревенька, но будто вымершая. Только смутная тень промелькнет в одном из домов на бамбуковых ножках, и снова никого нет. Мы сидим на рюкзаках в центре деревни и размышляем. Идти дальше уже поздно, ставить дальше надо не позже 15-00. Деревня нам нравится. И под ногами валяются мандариновые корки, это тоже кое-что значит. Решено, остаемся тут. Сейчас докурим и начнет решать задачу контакта с иной цивилизацией.
Деревня решила задачу сама. Появился паренек лет тридцати (тут все, кому 30, выглядят на 20, потому и паренек) и на неплохом английском позвал нас к себе в гости. Вот она — сила намерения! Паренька звали Талинг Галинг, и он был школьным учителем Пайюма. За вечер, проведенный у него в доме, мы увидели и узнали такую пропасть интересного, что я и пытаться не буду уместить все в всой дневник. Между прочим, Талинг и сам был очень любопытен, и все паузы в наших вопросах заполнял своими. Мы оказались первыми иностранцами в Пайуме, так что вопросов у Талинга был целый мешок.
Он был путешественником — мечтателем, Колумбом Аруначала, но пока не бывал дальше Алонга. У него просто не было на это денег. Точнее, у него просто не было денег. Талинг долго и жадно расспрашивал, что нужно делать, чтобы поехать за границу, рассматривал паспорт и визы, делал пометки в блокноте. Я не стал говорить ему, сколько стоит виза — он бы не понял. Перед сном он бережно завернул свой блокнот в пальмовый лист и сказал: «У меня теперь есть мечта. Я поеду за границу».
Но я тороплюсь — это было потом, а сейчас мы сидим у очага в доме Талинга и делаем поп-корн из красной кукурузы. Да-да, кукуруза здесь цвета венозной крови. В пепел очага летят зерна кукурузы, и скоро сами выскакивают оттуда готовым поп-корном. Воздушную кукурузу заедаем забродившим рисом, который Талинг называет пивом, и уверяет, что это пиво — очень полезно.
Красный угол дома Талинга украшала коллекция черепов добытых им животных. Она была поскромнее, чем у охотника из Ньюгина, зато рядом с ней на стене оказался вывешен целый арсенал оружия. Почетное место занимал боевой лук и два колчана стрел к нему. Все стрелы были с металлическими наконечниками и содержались в образцовом порядке. Наконечники стрел в одном из колчанов были отравлены ядом аму. Мы узнали это случайно. Когда я вынимал стрелу, Талинг походя попросил не трогать кончик, а то придется умереть. Яд аму бори покупают у тагинов — только тагины способны найти в горах и распознать ядоносный аму. Приготовить яд из растения бори умеют и сами. Лук не декоративный — отец Талинга до сих пор охотится с ним. На крупного зверя отравленная стрела эффективнее пули — зверь погибает, не пробежав и ста шагов. К колчану с отравленными стрелами приторочена плетеная корзиночка для хранения запасной тетивы. Рядом с главным луком висят несколько луков поменьше. Один — детский, с легкими стрелками без наконечников. Из него можно подбить птицу или грызуна. Еще есть лук с бамбуковой чашкой на конце, используется как мышеловка. Лук сгибают, колечко тетивы укладывают в чашку и распирают специальным фруктом, низка которых висит тут же. Мышь лезет в чашку за фруктом и оказывается зажата тетивой.
Немного в стороне к стене прислонено ружье Талинга и несколько дау. Дау у бори не прямые, как у апатани и тагинов, а изогнутые вперед. Рубить таким удобнее. Далеко в углу за плетеным рюкзаком свет фонариков высветил еще одну рукоятку, снабженную гардой. Это оказался длинный прямой меч в потертых кожаных ножнах, совсем не похожий на дау. Боевой меч. Талинг объяснил, что меч использовался на войне и иногда в стычках между соседними деревнями. Его отец убил этим мечом немало врагов. Тяжело переваливаясь, к нам подошел старик — отец Талинга, отработанным годами движением отправил меч в ножны и унес куда-то. С этого момента мы стали по-другому смотреть на дедушку, поддерживающего огонь в очаге.
С оружия разговор перешел на яды. Мы знали, что кроме моментально действующего яда аму в Аруначале распространены яды долгодействующие. Народ мемба подмешивает их в пищу богатым гостям, те умирают через неделю-другую, а убийца со временем богатеет. Так же переносятся и другие качества – смелость, сила. Талинг пересказал нам эту легенду слово в слово и добавил, что отравлениями занимаются оба буддийских народа Аруначала — мемба и монба, народ Таванга, и только они. Затем с полки высоко над очагом он, как величайшую драгоценность, достал какие-то метелки, завернутые в лист банана. Его глаза радостно блестели. «Никого из нашей семьи не отравят мемба», — сказал он, — «потому что у нас есть это!». По его словам, на метелках живут какие-то маленькие существа. Если кому-то из семьи Талинга приходится принимать пищу в землях мемба или в Таванге, то, прежде чем есть, они погружают метелку в пищу. Если в пищу подмешан яд, существа на метелке издают какой-то звук, если нет — молчат. «Многие», — продолжал Талинг, — «хотят купить у меня эти ветки, но я знаю их ценность и никогда не продам».
С ядов разговор перескочил на вероисповедание. Все бори в Пайуме христиане-католики. Христову веру бори приняли в 1970 году, и, что интересно, выбрали её из чисто практических соображений. На этой территории долго пытался прижиться индуизм, пришедший из Ассама. Но религия индусов показалась бори слишком затратной. Любое обращение к богам за помощью требовало дорогостоящих жертвоприношений, а для того, чтобы принести в жертву митуна, целой семье нужно работать год. (Митун – местный эндемик, что-то среднее между яком и коровой, с большими и толстыми рогами). Добрый Бог Христос не требует жертв или даров. По всем тем же вопросам, будь то изгнание болезни или удача на охоте, с ним можно договориться, всего лишь читая молитвы. Такой подход очень понравился народу бори. Кстати, христианство совершенно не мешает вывешивать им над своими домами тотемы животных – шкуры леопарда или крылья птиц.
Перед сном Талинг написал письмо учителю из Гашенга, чтобы тот помог нам и показал путь через джунгли к Брахмапутре. Письмо, написанное в свете очага, вызвало в памяти путешествие Герды из «Снежной королевы» Андерсена. Незнакомые руны, вырезанные на сушеной рыбе, должны были открыть нам заветный путь.
Мы легли спать в доме гостеприимного добродушного школьного учителя, а когда я открыл глаза, то оказался вдруг в жилище бесноватого шамана. Проснулся я оттого, что мне плеснули водой в лицо. Была полночь. Хижина была озарена багровым языками пламени, в очаге горел высокий костер из поленьев в руку толщиной. Жена Талинга носилась кругами по хижине, тут и там брызгая водой из бамбукового ведерка. Сам Талинг сидел у очага, взгляд его был устремлен в никуда, а на коленях он держал своего двухлетнего сына, напуганного до смерти. Талинг выхватывал из костра то одно горящее бревно, то другое, и под невнятное бормотание пронзал им невидимых врагов справа и слева от себя. Жена его на бегу пела что-то, в ее песне часто упоминались Иисус и Мария. Где-то с час я заставлял себя не спать. Хотелось быть уверенным, что этот ночной ритуал не предшествует принесению в жертву нежданных гостей. Потом усталость взяла свое, и я отключился.
2 декабря. Гадук Сэр
Оружейный арсенал простого школьного учителя
И чего он там увидел?
Почти паутина из бамбука
Форсируем очередной мост
Деревня Гашенг
Крыши Гашенга
Утром Талинг снова был мил и обходителен. От объяснений ночного шабаша он уклонился. Возможно, он так лечил своего сына, у которого какие-то проблемы с дыханием. День начинался жаркий и душный. Мы вышли из Пайюма, прошли заброшенную армейскую базу с вертолетной площадкой и доверились тропе. Сегодня она вела себя как порядочная женщина, и к двум часам дня привела в Гашенг. По дороге мы обрывали с кустов и ели какую-то ягодку, напоминающую малину, но раз в пять меньше. Маймуд после каждого перехода выжимал майку. Потом оказалось, что даже его пенка, вставленная внутрь рюкзака, мокрая от пота. Тропики.
Вход в Гашенг представлял собой грубую каменную лестницу, ведущую к воротам из каменных глыб. За воротами виднелись пальмовые крыши и мандариновые сады. Симпатичная деревня с традиционным укладом жизни, очень естественная. И, думаю, останется такой, пока сюда не построят дорогу. По письму Талинга нас сразу провели к дому Гадук Сэра, учителя Гашенга. Дом большой, с просторной верандой. Пол из досок, а не из бамбука — Гадук Сэр не бедствует. На веранде мгновенно появились три дымящиеся кружки вкуснейшего чая со специями и толпа ребятишек.
Сам Гадук Сэр вернулся домой с темнотой. Он был на охоте и принес сову, но большая красивая птица после обжигания в костре вдруг превратилась в обугленную мышь. Подобные несуразности обращали на себя внимание во всем жизненном укладе Гадук Сэра. В его большом доме пол и циновки были грязные, так что прилечь было негде — семья его и гости сидели на низких и неудобных табуретках. В углу стоял черно-белый телевизор с кассетным видеомагнитофоном. К вечеру пришла толпа гостей, стала пить ром и смотреть телевизор; а Гадук Сэр сидел в углу и злился. Какая-то неустроенность, кривобокость во всем, при этом сам он был хорошим человеком и помогал нам совершенно искренне. К слову сказать, в его доме была одна деталь, исполненная безупречно. Речь идет о свиноферме, она же биотуалет. С веранды дверь, завешенная занавеской, вела в небольшое двухъярусное помещение. Нижний ярус представлял собой три глухих кубических клети высотой метра полтора. В каждой клети сидело по свинье и стояло деревянное корыто, наполненное желтоватой жидкостью. Вместо потолка над клетями проходил узкий настил из бамбука. Технология проста: выбираешь свинью, садишься над ней на настил и начинаешь ее кормить. Первое время не слишком приятно, когда твой интимный процесс сопровождается вкусным чавканьем в полутора метрах внизу, потом привыкаешь. Лучше не ходить в туалет с утра, когда свиньи голодны — они начинают подпрыгивать и бросаться на стены в поисках угощения. Зато в туалете довольно чисто и абсолютно отсутствуют неприятные запахи. Свинский туалет – отличная альтернатива дорогостоящей системе биоканализации, которую сейчас устанавливают в России в загородных домах.
Гадук Сэр накормил нас ужином из риса и вареной оленьей шкуры. Олень имел неприятный запах, так что ели мы с трудом, а Махмуд даже оставил часть шкуры в тарелке – небывалый случай. Странно, что в деревне, окруженной полями, не едят с рисом никаких овощей. Вечером в хижине Гадук Сэра дым стоял коромыслом. Что-то кричал телевизор и с той же громкостью говорили подпитые гости. То и дело звучали слова «Доньи Поло», после чего неизменно раздавался взрыв смеха. Похоже, бори сделали свою старую религию почвой для анекдотов. К нам подсели два паренька и, узнав, куда мы идем, были очень удивлены, что мы без оружия. Затем долго и нудно рассказывали, какие у них в джунглях страшные медведи и тигры.
Мы поставили палатку на веранде, надеясь, что толпа не стопчет нас по окончании киносеанса. Гадук Сэр обещал нам найти проводников на дорогу до Миггинга. Завтра стартуем в джунгли.
3 декабря. Дневка в Гашенге
Самтра (мандарины)
Судя по всему, это помело
Зернохранилище
Листьями этих пальм тут кроют крыши
Местный биотуалет
Для плетения используется бамбук и специальная лиана
Корзина почти готова
Стружкой из этого бревна кормят свиней
Окружающий Гашенг пейзаж
Нечто среднее между малиной и ежевикой
Гашенг — вид со стороны
На рассвете нас разбудил визг и рев голодных свиней из соседнего помещения. Гадук Сэр не смог найти проводников для нас — все сейчас заняты в поле. Предложил взять двух мальчишек — своего сына и сына соседки. Оба не знают ни слова по-английски, хорош учитель! Я решил внимательно разобрать карту с Гадук Сэром. Мальчики молодые, с ними мы можем получить неприятности на ровном месте – остаться без воды или заночевать на склоне. Просидели над картой час и решили выходить завтра рано утром. На пути в Миггинг только два места, где есть вода, и переходы до них и между ними очень длинные. Особенно переход до второй воды — через перевал по плохой тропе.
Сегодня у нас будет дневка. Гадук Сэр сперва огорчился. Он уже успел приготовить нам ланч в дорогу – три порции горячего еще риса, завернутые в банановые листья и перевязанные веревочками из лиан. После долгих уговоров нам удалось всучить ему немного денег за пищу и кров, тогда он снова воспрял духом. Используем этот день, чтобы зашиться, постираться, даже, страшно сказать, помыться. Махмуд пошел знакомиться с культурами местных садов и огородов, а еще поискать площадку под палатку где-нибудь в укромном месте. Очень не хочется еще ночь ночевать в сумасшедшем доме.
У Гадук Сэра остался только я с Юриком и старый дед, отец хозяина дома. Гадук Сэр утверждал, что деду больше ста лет. Дед ходил мало и медленно, но делал на удивление много. Утром он взял дау и бревно диаметром сантиметров 15 и принялся стесывать его с торца. Образующиеся кусочки древесины дед время от времени относил свиньям. Это была вторая и последняя часть их рациона. На вкус древесина была сладковатой и с голодухи ее можно было бы есть. От бревна дед отвлекался несколько раз. Один раз — чтобы сготовить обед и накормить нас. На обед, как и на завтрак и на вчерашний ужин, мы кушали того же оленя с рисом. Только, похоже, кожа кончилась, началось мясо. Дед сготовил оленя вкусно — мясной супчик и даже несколько крохотных помидорок в нем. В другой раз дед надолго отложил бревно и сплел корзину из полосок лианы. Заготовленные полоски кончились и дед тут же наделал новых специальным кривым ножичком. Часа три — и корзина полностью готова, есть даже лямки для переноски на спине. В этом столетнем старике поражала неутраченная точность движений. Ножом и дау дед орудовал, как ювелир. Наверно, эти способности уже закрепились у бори на генетическом уровне. Еще несколько раз дед отвлекался ненадолго, вытаскивал откуда-то несколько запыленных шкур и предлагал нам. Может быть, хотел продать. Одна из шкур когда-то принадлежала красной панде. Не читают и не чтят в Аруначале Красную Книгу.
Вернулся Махмуд — не нашел площадки, да и фруктов с овощами тоже. Кроме мандаринов на деревьях росли какие-то большие цитрусы, но еще неспелые и несъедобные. Над нами простер крыла уже плохо перевариваемый призрак риса с бесконечным оленем. Мы уже были готовы бежать от призрака и готовить ужин из собственных продуктов, когда появился благородный сэр Гадук с корзиной овощей. Очень быстро в очаге запекли картошку, которая по вкусу напоминала хлебный мякиш. Бори круглыми палочками счищали с картошки кожуру, мы трескали вместе с кожурой. Другие овощи бодро булькали в кастрюльке на очаге. «Овощи в Гашенге достать тяжело», — сказал Гадук Сэр, — «в это году деревня решила не сажать овощей, а посадить на всех полях рис и еще один злак, из которого мы варим вино». И он показал на второй очаг, где грелся огромный чан, а рядом лежала охапка хмеля. Мы были восхищены новаторским решением жителей деревни. Интересно, что они надумают в следующем году?
Когда раскладывали еду по тарелкам, разговор зашел о географии. Гадук Сэр учит своих школьников по карте, на которой еще не распался СССР. Такого подвоха от самого большого государства в мире он никак не ожидал и долго чесал в затылке — что же он теперь скажет детям?! Ужин удался на славу, хоть без оленя и не обошлось. Фильм сегодня Гадук Сэр поставил лирический, так что аудитория собралась соответствующая — тихая и вдумчивая. Мы легли пораньше, готовясь к трем долгим ходовым дням.
Ребенок бори
Гадуксар и его семья в полном составе
4 декабря. Army camp
Опять мост
И еще один — покороче
Мост — вид изнутри
Один из видов местных папоротников
Заботливый дед разбудил нас в 3-37. Пока мы с Махмудом в коконах спальников еще только готовились стать бабочками, Юра уже сготовил завтрак. Много овсянки с сублимированным творогом — вот лучший способ встретить день. С рассветом вышли. Мальчики с ружьем впереди, смешные дяди с палочками сзади. Здесь с палочкой ходят только старики, а с двумя — только доживающие последние дни старухи.
Тропа за Гашенгом отличная. Юра на первом километре повредил колено, так что его пришлось разгружать. Подо мной вывалилась каменная ступенька, и я улетел вниз головой в каменную расщелину. Долго лежал, приходил в себя, думал о том, что жизнь пора менять. Подбежали Махмуд и один из мальчиков, вытащили меня на свет божий. Отделался только ссадинами, сам не поверил. Подошли к мосту через реку Сике — труба из лиан без единой доски настила. И самая низкая из тех, что мы видели — с рюкзаком можно идти только на корточках. Махмуд и Юра как-то прошли, а я, сколько ни пыжился, пролез только первые метров пять. Чувствую — мост заходил ходуном. По внешней стороне трубы, двигаясь как обезьянка, ко мне спешил один из мальчишек. Подхватил рюкзак и побежал обратно, уже внутри трубы. Вся эта воздушная акробатика — в тапочках на босую ногу.
За мостом мальчики убежали вперед, и мы видели их на тропе всего еще один раз. На развилках они клали пару веток поперек той тропы, куда идти не надо. Иногда не делали и этого. К вечеру мы пришли на площадку, уложенную бревнами. Гадук Сэр называл ее «Army camp». Проводников мы и тут не встретили, только на расчищенном от джунглей месте ярко горел костер. Сварили суп на пятерых, но мальчишек не докричались. Не ребята, а зверята. Место, где мы разбили лагерь, было очень живописным. Каскад реки, обомшелый мост, застеленная бревнами площадка и высокая стена джунглей вокруг нее. Сумрачную красоту места дополняла клубящаяся серая туча над головой. Однако жить здесь оказалось неуютно. Воздух до предела напитан влагой. От реки поднимаются нездоровые миазмы, иногда даже трудно дышать. Туча сверху грозит пролиться дождем.
Едва стемнело, джунгли вокруг ожили. Отовсюду полезли насекомые: огромные рыжие муравьи, палочники, двухвостки, какие-то крохотные червячки, доверчиво тыкающиеся головкой в открытые участки кожи. Крови хотят нашей, не иначе. Махмуд снял с себя мотающее хоботом чудовище, напоминающее ехидну в миниатюре. За периметром лагеря не прекращается треск веток и тяжелые вздохи. Боюсь, мы слишком вкусно пахнем. Но что действительно неприятно — это нечувствительные укусы местных мух, к вечеру превращающиеся в болезненные нарывы.
Ночью часто просыпались, мокрые от пота. Каждого мучил свой индивидуальный кошмар. За тонкой тканью палатки джунгли то и дело разражались хриплым хрюканьем, и мне грезилось, что огромный кабан вот-вот выскочит из джунглей и подденет меня на свои чудовищные клыки. Вспоминались черепа кабанов из дома Талинга, украшенные клыками сантиметров по десять. Я не выдержал и проложил рюкзак вдоль своей стены палатки в качестве психологической защиты. Юра мучился своим коленом. После дневного перехода он почти не ходил, сидел у костра и готовил еду. Колено опухло и плохо гнулось. Теперь в палатке он вертелся, искал без болезненную позу. Мы знали, что завтра — очень тяжелый переход и выспаться совершенно необходимо. Но не получалось.
5 декабря. Цветок банана
Через один хребет — долина Брахмапутры
Местное непонятно что
Местное непонятно что №2
Встали-таки в 3-30, но после бессонной ночи сборы двигаются как в киселе. Я присел у костра, проснулся оттого, что бревно настила больно впилось в бок. Когда рассвело, докричались мальчишек, и, пока они снова не улизнули, всучили им рюкзачок с 10 литрами воды. Даже если не дойдем до ручья, воды на вечер и на утро нам хватит.
Вышли только в 6-50, очень поздно. Тропа вскоре полезла на перевал, начался долгий подъем. Юра решил нести полный груз, несмотря на боль в колене. Для него этот день будет еще тяжелее, чем для нас с Махмудом. Но пока все ничего — мы проснулись, тропа отличная. Празднуем день ботаника — прямо на тропе Махмуд один за другим отыскивает диковинные фрукты. Этот — словно свекла, покрытая толстой древесной корой, с розовой мякотью под ней. Другой – вылитая слива, но косточка у нее так велика, что толщина мякоти всего несколько миллиметров. Третий – круглый мясистый стручок с красными семенами внутри. Каждые десять минут — что-то новое. Каждый новый дар джунглей мы растираем, нюхаем, пробуем, сплевываем. Как правило, все они безвкусны. Юрик нашел нечто, очень похожее на грушу, только очень твердую. По вкусу тоже отдаленно напоминало грушу, поэтому Махмуд пренебрег правилами техники безопасности и отправил ее в рот целиком. Наверное целый час после этого у него текли неудержимым потоком грушевые слюни. Я нашел красивую синюю ягодку, очень сочную. Раздавил ее между пальцами и уже поднес кусочек ко рту, когда почувствовал, что пальцы щиплет, будто соль попала в рану. Подумав, решил сохранить свой рот для будущих свершений.
Махмуд оставлял себе по одному экземпляру каждого из небольших плодов. Может, вечером удастся разговорить мальчишек. Они нас до сих пор дичатся. Мы их почти не видим, на развилках продолжается игра в казаки-разбойники. Один раз видели издалека, как они запихивают себе в котомку большую птицу, еще живую, и снова нет их.
Тропа дошла до высоты 2100 метров и истаяла в джунглях. Нет, так слишком драматично. Если быть точным, тропа пошла траверсом вокруг горы, но не по земле пошла и не по камням, а по деревьям. Бори-затейники порубили лес выше по склону, деревья попадали друг на друга, сплелись кронами и образовали чрезвычайно неудобную, трещащую, пружинящую и проваливающуюся в никуда дорогу. Час, два, три ползли мы по этой тропе. Большой удачей и возможностью передохнуть были горизонтально упавшие стволы деревьев-великанов. Мне мнилось, что мы — жучки, занесенные ветром на край орлиного гнезда высоко на отвесной скале. Ползем по этому краю, отчаянно цепляясь лапками за ветки, и самое лучшее, что может с нами случиться — выйдем на второй круг. Устали до отупения. Изредка нас подбадривал свежий срез бамбука — значит, мальчики прошли здесь.
За поворотом в глаза бросилось что-то яркое и желтое. На буреломе тропы кем-то построена бамбуковая площадка и засыпана сухими листьями. Желтые листья снизу, желтое солнце сверху, мы посредине — грызем орехи и сухофрукты, запиваем водой. Далеко внизу под орлиным гнездом растворяются последние клочки тумана. Лежать легко. Едва расслабились, слышим шорох в кустах и тихий хруст. Это наши мальчики догрызают обугленную птицу.
После обеда еще пара часов тяжелого гнездового траверся, и все. Дальше идет неплохая гребневая тропа. Здесь уже бассейн Брахмапутры, земли народа Ади. Вдоль тропы все чаще встречаются ловушки на мелкого зверя, похожие на маленькие луки. Даже по хорошей тропе до реки мы уже не дойдем, просто нет сил. Останавливаемся на ночь у плетеной летовки, воду будем использовать ту, что принесли с собой. Ниже лагеря по склону — роща банановых деревьев. Я решил вспомнить советы Туки — на остатках батареек принес из рощи цветок банана и кусок ствола. Вяло ползая вокруг костра, распотрошили и сварили и цветок, и сердцевину ствола бананового дерева. Ядро цветка — действительно деликатес, тает во рту. Только перед варкой нужно удалить зародыши плодов — они имеют очень горький вкус. Ствол — не цветок, но тоже вполне съедобен.
Беспокоят покусанные мухами ноги. И у меня и у Махмуда они распухли, из укусов сочится гной. Может там зарождается новая жизнь? Палатку поставили без тента. Тент мокрый, а небо ясное. Всю ночь слушали треск веток совсем рядом с палаткой и утробные вздохи. То и дело кто-то из нас выглядывал из палатки и светил фонариком, но видел только смутные тени. Потом порешили, что палатка — большое и страшное существо, и никто на нее нападать не осмелится. С тем и заснули.
6 декабря. Брахмапутра
Туман над Брахмапутрой
Травка над туманом над Брахмапутрой
Белка, вытащенная из ловушки
Первый взгляд на Брахмапутру
Звери ночью нас не съели, только кто-то из них от безысходности спер полкило дала. Должно быть, не белка — утащил вместе с пакетом. Мальчиков отыскали только через полчаса после выхода. Они доставали из одной ловушки ади задушенную белку. С очередного поворота тропы открылся вид на восток, на долину Брахмапутры. Великая река еще спала под густым одеялом тумана. А через час взошло солнце, туман растаял и она сама предстала перед нами. Момент был торжественный и волнующий. Там, между отвесных скал, лениво ползла голубая змея, способная в моменты гнева разрушать города. На поворотах ее кожа совсем чуть-чуть морщилась белой пеной, и солнце играло на ее чешуе. Брахмапутра сказочно прекрасна, по другому не скажешь.
На подходе к Миггингу наша тропа пошла над строящейся дорогой. По дороге двигались люди, и наши проводники придумали себе занятие – стали сверху кидать камни, но не в людей, а рядом. Большие камни. Мы и до сих пор не вполне понимали, к чему нам такие проводники, а тут и вовсе расстроились. Рассчитались с мальчиками и отпустили их в джунгли, в родную стихию. Прямо на входе в Миггинг нас перехватили военные строители дороги и отправили к себе на базу обедать. Затем погрузили на джип и отвезли в Миггинг в гестхаус. Вся операция прошла по-военному четко и оперативно, за что им большое спасибо.
Гестхаус в Миггинге предназначен для командировочных и еще не достроен. Он не стоил бы отдельного описания, если бы не Супервася. По паспорту его зовут Чун-Чун, что в переводе с тибетского значит «немножко». Родители Чун-Чуна рано умерли, и прозвище ему дала старшая сестра, а затем закрепил в документах индийский паспортный стол. Чун-Чун – смешной маленький тибетец лет пятидесяти, родом из Дарджилинга. В свое время женился на девушке мемба и давно уже живет в Аруначале. Сейчас он работает супервайзером строящегося гестхауса, за что мы и стали его называть между собой Супервасей. С момента, когда мы поступили в его распоряжение, Чун-Чун обхаживал нас, как мать родная. Расставил по комнате свечи, готовил нам чай и еду, и все тревожился, все ли у нас хорошо. А в перерывах между хлопотами рассказывал нам истории. Про себя, про народы Аруначала, про удивительные места, до которых мы не добрались.
Вот взять народ мемба. Еще лет двадцать назад почти каждый готовил яды для гостей. А сейчас бояться нечего — в Тутинге, скажем, уже никто яды не практикует. Только в деревнях по соседству остались несколько отравителей, да и тех все знают. Хотя, само собой, иностранца отравить милое дело. Денег-то у вас очень много. Чун-Чун говорил о деньгах спокойно, как-то целомудренно. Деньги его не трогали. Зато большую роль в жизни Чун-Чуна играла религия, тибетский буддизм. Чун-чун исходил Аруначал вдоль и поперек и знал все тайные паломничества штата, их истории и легенды. По карте и некоторым косвенным данным мы еще в Москве пытались предугадать, где могут находиться такие места. И теперь ликовали вместе со светом свечей, потому что некоторые догадки попали в десятку. Нам очень, очень повезло с Чун-Чуном. Я писал и писал вслед за ним, а он все рассказывал про огромные пещеры, вмещающие сотни паломников, про паломничество мужества через лес, где живут тигры, про озера, предсказывающие судьбу, про целый мир со своей географией и законами природы.Мы сидели на крыльце гестхауса. Далеко-далеко под ногами несла воду жизни и смерти вечная Брахмапутра. Далеко-далеко надо головой звезды водили хороводы с Доньи и Поло. Мир Чун-Чуна был куда как реальнее цен на нефть и даже, может быть, реальнее, чем мы сами.
Перед сном мы с удовольствием потравили йодом личинок мух, поселившихся в ногах. Как вкусно жить! Назавтра нам предсказали автобус в Тутинг в 9-30 утра.
7 декабря. No hope!
На кухне у Чунг-Чунга
Миггинг
Брахмапутра
Ади
Тростник
Прозвенел будильник и почти тотчас же из утреннего тумана соткался Супервася с подносом. На подносе дымились три стакана горячего чая. Пили чай, не вылезая из спальников.
После завтрака спустились на автобусную остановку метрах в трехстах от гестхауса. Кроме нас, автобус ждали учитель Миггинга и еще один местный житель в оранжевой куртке. Ждать начали в 8 утра. До 12 в сторону Тутинга не проехало ни одной машины. Учитель пошел домой, оранжевый житель продолжал сидеть. Пришел Чун-чун, поинтересовался, как у нас дела. Принес нам сахарного тростника на погрызть и диковинный фрукт, который на хинди называется амрут, а английского названия не имеет. Махмуд достал свою коллекцию фруктов из джунглей и передал Чун-чуну на экспертную оценку. Тот, совместно с оранжевым жителем, рассмотрел коллекцию и коллегия вынесла вердикт. Съедобен оказался только один фрукт — полупрозрачный нежно-зеленый плод, похожий на помидор и перец одновременно. Попробовали его — не понравилось. Горький.
День перевалил за половину, а машины в Тутинг не было по-прежнему. Мы с Махмудом сходили в лагерь к военным поклянчить — те машину не дали. В деревне было две машины, но одна сломана, в другой нет бензина. То есть бензина нет в обоих и вообще нигде нет. Скоро нам будет казаться, что бензина вообще не бывает. Еще и телефонная связь отсюда до Тутинга не работает — упала вышка. Безнадега. Автобусная остановка на краю Земли. Оранжевый житель около 15 часов внезапно подпрыгнул, подбежал к каждому из нас и на ломаном английском объяснил, что надежды нет, no hope. Мы остались на остановке одни. Так и сидели, пока на небе не засияла пара звезд, как с картин Рериха — Венера и Меркурий. Вернулся оранжевый житель, из солидарности посидел с нами минут десять, затем воскликнул свое фирменное «no hope», и ушел спать.
Мы взвалили рюкзаки на плечи и отправились к Супервасе. Чун-чун обрадовался нам и сготовил ужин — простой и вкусный. За ужином мы болтали с Чун-чуном на разные темы, как со старым знакомым. Уходя спать, Чун-чун сказал: «Мы знакомы только второй день, а мне уже кажется, что мы — одна семья». И это, конечно, была целиком его заслуга. В холодном недостроенном бараке мы чувствовали себя как дома.
8 декабря. Деревня Тутинг
Назначение этого символа выяснить не удалось
Быт ади в Тутинге
Начало дня разыграли без ошибок. Туман, чай в постель, завтрак у Чун-чуна, рюкзаки на автобусной остановке, учитель и оранжевый житель, до 12 часов машин нет. В полдень Чун-чун принес сахарный тростник и сказал, что торопиться уже некуда. Еженедельный автобус в Тутинг прошел в час ночи. Сегодня понедельник, из Тутинга по средам летает рейсовый вертолет в Итанагар. До Тутинга — 48 км, но машин нет. Задачка.
Учитель ушел в деревню и скоро, довольный, протарахтел перед нами на мотоцикле в сторону Тутинга. Нас с грузом на мотоциклах не увезти. Подумали, подумали, и решили идти пешком. Посмотрим мир, познакомимся с новыми людьми. Не всю же жизнь торчать на автобусной остановке! Только вот дойдем ли — это вопрос. Колено у Юрика до сих пор не в форме. Ходит — хромает. Встаем, надеваем рюкзаки, берем в руки палки. И, словно в ответ на нашу решимость, из-за поворота раздается долгожданный шум двигателя. Когда пыль оседает, мы обнаруживаем рядом с собой крохотный жучок Тата, который специально прибыл, чтобы забрать нас туда, где хорошо и где вертолет. Наверное, лишил бензина все мотоциклы деревни. За свой благородный порыв жучок хочет 5000 рупий. Это раз в 10 больше, чем мы ожидали, я долго тестирую шофера на понимание десятичных чисел. Тот стоит на своем, как утес. Сошлись на 4000 и женщине с ребенком в нагрузку. Нагрузку с ее багажом посадили на переднее сиденье. Мы тоже загрузились с некоторым комфортом — на грудь ничего не давило, и у меня была возможность, изогнув руку винтом, доставать до ручки стеклоподъемника. Простились с Чун-чуном и отбыли в Тутинг. На полдороге нам повстречался учитель из Миггинга — грустный и одинокий. Почему мотоциклист оставил его в этом безлюдном месте, а не довез до Тутинга, мы так и не узнали. Взять страдальца с собой мы не могли никак. Чтобы погрузить учитель в нашего жучка, его пришлось бы распилить как минимум на 6-7 маленьких учителей. И тогда я уж точно не смог бы достать до ручки стеклоподъемника.
Чун-чун говорил, что Тутинг, это тот же Миггинг — просто деревня. Поэтому, когда нашим глазам открылся раскинутый по огромной территории электрифицированный поселок с парками, храмами, и, что совсем уж немыслимо, движущимися автомобилями — мы совершенно растерялись. Долго колесили по улицам Тутинга, глазея направо и налево, пока шофер не догадался спросить, куда нам хотелось бы попасть. Время было еще не позднее, и нам захотелось попасть в вертолетную кассу.
Касса пространственно совпала с кабинетом одного сотрудника поселковой администрации. Сотрудника звали Жамо, его отличал проницательный взгляд и умение задавать неудобные вопросы. «Как вы здесь оказались? А соответствует ли ваш пермит вашему реальному пути? А что это у вас упаковано в бамбук, не оружие?» На наше счастье, в местном университете внимательных людей Жамо познакомили только с внешними приемами ведения допроса, не объяснив сути. В ответ мы пороли ему какую-то благостную чушь про красивые горы и ориентирование по карте автодорог. А вот бамбуковый колчан с отравленными стрелами я все же от греха убрал внутрь рюкзака. Жамо долго разбирал с нами два варианта вертолетного рейса: Тутинг-Пасигат и Тутинг-Итанагар. Он говорил, что хочет помочь нам не ошибиться, и принять единственное для нас оптимальное решение. Волынка продолжалась час, потом пришел ответственный за вертолет и сказал, что мест нет. Жамо задумался на секунду и заметил многозначительно: «Вот видите!». Потом он сел на мотоцикл и откланялся.
Что тут было делать? Заселились в inspection bungalow (АйВи почему-то) — гостиницу для туристов и командировочных. Бунгало строили с душой — вокруг него цветники и дорожки, посыпанные гравием. В холле — огромный монолит обеденного стола в центре и кожаные стулья вокруг. В книге записи иностранных гостей — аж 63 фамилии. Первые иностранцы приехали сюда в 2004 году для совершения паломничества. Остальные — в основном команды рафтеров, стартующих по Брахмапутре из Тутинга.
Сидеть в четырех стенах резона не было, мы отказались от ужина в бунгало и пошли в народ. Народ в Тутинге живет серьезный. По вечерам мужики собираются в группки по 3-4 самурая, ходят взад и вперед по главной улице, позвякивают своими дау, сверкают глазами. Некоторое время мы гуляли с индийскими летчиками, они показали нам рынок и кузницу. Кузница — самое настоящая — с горном, наковальней и огромными молотами. На горне установлен трезубец Шивы. Кузнец — маленький индус, работает красиво — оторваться невозможно. Летчики — они уже много раз видели, как кусок металла превращается в дау, им было неинтересно. Они откланялись, посоветовав нам не гулять по Тутингу после наступления темноты. Мне кажется, мы тут уже более свои, чем эти служивые. Для подтверждения нашего аутентичного статуса выбрали самую пролетарскую пирожковую и попробовали, что называется, из каждой тарелки. Когда уже было поздно что-то менять, Махмуд поднял вопрос, кто нас кормит — мемба или ади? Три нахмуренных бородатых мужика обступили с трех сторон крохотную хозяйку. Уж не мемба ли ты, золотко? «Да что вы, прости Господи, как можно?! Ади я, и папа мой ади был, и мама!» Хозяйка начала нервно расстегивать свой халат. Я подумал, что она хочет продемонстрировать какую-то анатомическую особенность, доказывающую, что она — из племени ади. Нет — достала крестик. Значит — не мемба. Вот теперь — спасибо за ужин, хозяйка!
В ночной чернильнице Тутинга плавало всего несколько светлых пятен. Одно из них сияло ярче остальных, оттуда лились песни и звуки музыки. В храме Шивы творился маленький праздник. Мы осторожно подошли к освещенному входу и немедленно оказались втянутыми в действо. Нас разули, усадили в свой круг на циновку и вручили музыкальные тарелочки. В центре круга сидел барабанщик и вел партию. Остальные довольно ловко подыгрывали ему на тарелочках. Пара минут — и мы уже свои, только цвет кожи выделяем нас из радостного звенящего круга. Одна простая мелодия легко переходит в другую, летит вперед, не останавливается. Вдруг — стоп, барабан смолкает. К нам подходит брамин, мажет лоб красной краской и дает по горсти сладкой муки грубого помола. Барабан молчит — нас просят покинуть храм. Идем домой, а внутри еще льется перезвон тарелочек.
9 декабря. Тело Дордже Пагмо
Строящийся монастырь ньингма в Тутинге
Внутри монастыря
Внутри монастыря
Возле монастыря
Взлетно-посадочная полоса в Тутинге
Не успели мы рта раскрыть над занесенной ложкой, как в столовой бунгало появился Жамо. Оказывается, сегодня в Индии красный день календаря. Праздник Пищи. Жамо не занят у себя в конторе и хочет сопровождать нас в качестве гида. Причем совершенно бесплатно, как патриот Тутинга. В наши планы входило посещение нескольких ближайших деревень народа ади, и тут Жамо мог оказаться помехой — он хорошо знал границы действия нашего пермита. C другой стороны, мы в любой момент сможем с ним расстаться, и, кроме того, Жамо обещал помочь нам найти машину до цивилизации. Мы вспомнили свое сидение на автобусной остановке, и согласились.
Первым номером нашей программы значился недостроенный, но уже поражающий воображение буддийский монастырь. Его упоминал еще Чун-Чун, и называл не иначе, как «wonder». Монастырь, и действительно, был красив. Снаружи он уже был закончен, а внутри — практически пуст. Пахло краской и свеженапиленными досками — в гомпе еще не поселились запахи и звуки буддизма. Яркими красками играла резьба на колоннах и потолке. В столбах солнечной пыли парили искусно сработанные деревянные головы неведомых страшилищ. Напротив входа, на просторном постаменте под слоями непрозрачной пленки угадывались три пятиметровые фигуры, сидящих в ряд. Позы выдавали Гуру Ринпоче и Будду, но кто же сидит справа? Монах назвал какое-то имя, которого мы не знали.
На улице вокруг монастыря кипит работа. Монахи строят жилой корпус. Между стройкой и новым монастырем стоит одноэтажное приземистое здание. Жамо испрашивает там для нас разрешения посетить настоятеля монастыря. Настоятель образован и говорит по-английски. Судя по портретам Далай-ламы в его комнате, не имеющего к секте Ньингма никакого отношения, настоятель — протеже самого известного буддиста в мире. Он сходу начинается с нами мериться своим дзеном — в скольких странах вы побывали, а я в стольких-то, а сколько в России буддистов, а знаете ли вы, чья это скульптура? Мы вежливо отвечаем, но нам это неинтересно. Нам хочется узнать больше про местность вокруг Тутинга, про ее буддийскую, а может, и добуддийскую основу, про тот слой легенд и верований, который плодороднее, чем почва, и связывает этот мир прочнее, чем гранит. Но настоятель, кажется, совсем незнаком с местностью вокруг. Все наши наводящие вопросы утопают в невнятных ответах, и разговор снова возвращается к вопросам мировой политики. Принесли чай — можно немного помолчать, и прощаться с настоятелем. Но что-то будто толкает меня изнутри — я начинаю рассказывать про нашу экспедицию к Такпе Шелри, Горе Чистого Кристалла в 2006 году. Настоятель пьет чай, смотрит на фигурку Тилопы, стоящую на ковре перед ним, и слушает очень внимательно. Потом смотрит мне в глаза и спрашивает: «Ты видел Такпу Шелри?» Не дожидается ответа, выходит из комнаты и скоро возвращается с большим листом белой бумаги. Кладет его на ковер между нами, берет зеленый маркер, и начинается волшебство. Несколькими линиями, очень нежно, настоятель рисует лежащую женщину. Это сама Дордже Пагмо, хранительница Лхасы и душа Цари. Давным-давно Гуру Ринпоче медитировал у Горы Чистого Кристалла, и ему открылось, что местность от Горы на восток является воплощением тела Дордже Пагмо. Гора — ее голова, каждой ее чакре на местности соответствует урочище, бесценное для тантристов. И со времени Гуру Ринпоче, с VIII века эти места считались у буддистов священными, туда стекались паломники и йоги с Тибета и из Индии. Настоятель объясняет, где находятся и как выглядят места чакр. С двумя чакрами, грудной и секретной, становится ясно сразу, остальные будет найти сложнее. Ох, вот это подарок! Уже покидая Аруначал, нам вручили жемчужину, которая, возможно, станет темой следующей экспедиции. Настоятель радуется вместе с нами, только свой рисунок просит не снимать. В комнату входит Жамо и выразительно показывает на мои часы. Я вспоминаю о существовании времени.
В Тутинге находится первый от китайской границы гидропункт Брахмапутры, где нам разрешили заглянуть в секретные тетради регистрации расхода воды. Там много всего интересного, но мне разрешили обнародовать только 2 цифры: самый большой в году расход Брахмапутры — 13000 кубов, самый скромный — 550. Остальные цифры пришлось записать, а бумажку съесть.
От гидропункта мы отправились по подвесному мосту на ту сторону Брахмапутры, там находятся деревни народа ади. С помощью местной тетки Жамо разыскал в джунглях камень, на котором, по преданию ади, оставили свои следы первый человек, первый тигр и первый митун. В те времена, когда камни были еще мягкими, как масло. Следы глубокие и выглядят довольно реалистично — куда больше похожи на отпечатки ног, чем многие следы махасиддх под Кайласом.
Ади оказались людьми спокойными и гостеприимными. Наварили нам папайи с копченой рыбой — пальчики оближешь. Пока Жамо с нами, решили купить в деревне пару дау — на черный день. Но не тут-то было. Никто дау продавать не хотел. Жамо сначала и сам не понял, в чем дело. Где-то в третьем или четвертом доме все разъяснилось. Вышел старый дед и минут пять Жамо журил. Жамо сконфузился и перевел. Оказывается, у ади есть широко распространенное поверье, что если человек во сне передает кому-то свой дау, то назавтра он умрет. То, что мы хотели купить дау наяву, ситуацию не улучшало. Возможно, ади считают, что наяву иностранцев не бывает.
Юрик со своим коленом дальше идти не мог, а Махмуд мечтал искупаться в Брахмапутре. Я оставил их с Жамо, а сам тихонько улизнул в гости к следующей деревне. Я перелез через низкий каменный заборчик, окружавший деревню, и пошел по тропке между наполненных водой рисовых полей. Когда я проходил мимо поля, каждый раз над ним будто встряхивали пуховую перину — это мне навстречу взлетали сотни стрекоз, и через несколько секунд садились обратно. Деревня оказалась недалеко, и, несмотря на то, что солнце было еще высоко, в деревне было полно народа. Женщины занимались обработкой зерна, мужчины размышляли о важных вещах, сидя на солнышке. Деревня издалека заприметила долговязого иностранца, и теперь смотрела на меня сотней любопытных, но не сказать, чтобы дружелюбных, глаз. У меня с собой был внушительный кулек миндаля с финиками. Я доставал их из кулька, часть ел сам, частью угощал детей. Настроение деревни понемногу менялось. Люди потихоньку начали отвечать на мои приветствия, из кулька уже питались не только дети, но и наиболее прогрессивные взрослые. Одним словом, я их обаял. Миндалем и финиками. Я зашел в гости в один дом, на стене которого висела целая галерея дау разной формы. Хозяин, молодой парень, с энтузиазмом принялся объяснять мне, для чего служит каждый дау. Он не знал английского, но однозначно был талантливым мимом. Итак, что я понял: дау бывают 4 видов. Широкий дау с плоским концом служит для настругивания пищи свиньям. Тяжелый слегка изогнутый вперед дау — основное орудие в джунглях, аналог топора у нас Прямой дау — для более тонкой работы по дереву. И, наконец, длинный прямой дау с гардой — для убийства себе подобных.
Я снова вышел в деревню. Симпатичная девушка зазвала меня на чай в ухоженный беленый домик на краю деревни. Она принялась хлопотать на кухне, а я сидел на веранде с ее родителями и разглядывал дом. Дом без ножек, на фундаменте, у крыльца стоит высокий шест с накрученными на него флагами, а на флагах — мантры. Я встал, озабоченно посмотрел на часы, извинился перед хозяевами дома и ушел. Не хочу проверять на себе, сколько отравителей еще осталось среди народа мемба.
На обратной дороге взгрустнулось — завтра экспедиция заканчивается. Я сел посредине подвесного моста через Брахмапутру, и свесил ноги вниз. Подо мной неспешно текли причудливые струи, за мной по мосту неспешно шли непонятные для нас люди. Они проходили один за другим, и мне нравилось просто смотреть, как они идут. Так я и сидел, не знаю сколько, пока чем-то пушистым не провели у меня по щеке. Я обернулся. Мальчик-шкода лет шести держал за ноги дохлую сову и, видимо, рассчитывал пощекотать ею мое ухо. Мальчик рассмеялся и галопом помчался по раскачивающемуся мостику в сторону Тутинга. Я встал и пошел за ним. На спуске с моста мальчик был уже не один — его окружала толпа таких же оболтусов. Они показывали на меня пальцем и радостно смеялись. А рядом на тросе сидела сова, совершенно живая, и косилась на меня большим желтым глазом. Не может быть! Я вспомнил про контрамоцию у птиц, описанную еще Стругацкими, и успокоился.
Вернулся в бунгало, и сразу за мной вернулись Махмуд, Юра и Жамо. Жамо скучать им не давал, и даже накормил живыми клопами. Ну да они сами расскажут когда-нибудь, если захотят. Жамо выпил рома и поведение его резко изменилось. Он вдруг обвинил меня в том, что я его избегаю, и потребовал денег за свои услуги гида. Причем определенную и совсем не маленькую сумму. Это было неожиданно и неприятно, о чем мы ему прямо и сказали. Расстались без эксцессов, но и без былого дружелюбия. У нас на руках билеты на завтрашний утренний Тата Сумо до Инкйонга.
Мост через Брахмапутру в Тутинге
Священный камень ади
Папайя
Утро в Тутинге — вид на долину Брахмапутры
| << Назад | На страницу экспедиции | Вперед >> |
